Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

десяти тысяч дублонов. Велев устроить прекраснейшее торжество, он почтил им

Бернабо, как мужа мадонны Джиневры, и мадонну Джиневру, как доблестнейшую

женщину, и подарил ей в драгоценных вещах, золотых и серебряных сосудах и

деньгах столько, что то составило более другого десятка тысяч дублонов.

Приказав снарядить судно, он, по окончании торжества, разрешил им вернуться

в Геную по желанию; возвратившись туда богатейшими людьми и в большом

веселии, они приняты были с большими почестями, особенно мадонна Джиневра,

которую все считали умершей, и всегда, пока она жила, почитали как женщину

большой добродетели и ума. А Амброджиоло в тот день, как был привязан к колу

и вымазан медом, к великому своему мучению, был не только умерщвлен, но и

съеден до костей мухами, осами и слепнями, которыми очень изобилует та

страна; побелевшие кости, держась на жилах, долгое время не тронутые,

свидетельствовали всякому, их видевшему, об его злодействе. Так обманщик и

попал под ноги к обманутому.

Новелла десятая

Паганино из Монако похищает жену мессера Риччьярдо да Кинзика, который,

узнав, где она, отправляется за ней и, войдя в дружбу с Паганино, просит

отдать ее ему. Тот соглашается, если на то ее воля: но она не желает

вернуться и, по смерти, мессера Риччьярдо, становится женой Паганино.

Все почтенное общество очень одобрило прекрасную новеллу, рассказанную

их королевой, особенно Дионео, которому одному оставалось рассказывать

сегодня. Много похвалив рассказчицу, он сказал: - Прекрасные дамы, одно

место в новелле королевы побудило меня изменить намерению - рассказать

нечто, что у меня было на уме, для того, чтобы сообщить вам другое: а именно

неразумие Бернабо (хотя и благополучно для него кончившееся) и всех других,

верящих в то, во что и он, оказывалось, верил, то есть воображающих, что,

когда они, бродя по свету, забавляются то с той, то с этой, раз и другой, их

жены, оставшись дома, сидят, заложив руки за пояс, точно мы, рождающиеся и

вырастающие среди них, не знаем, на что они падки. Рассказывая вам эту

повесть, я заодно покажу, какова глупость подобных людей и насколько больше

глупость тех, которые, считая себя сильнее природы, уверяют себя

невероятными россказнями, что в состоянии сделать больше, чем могут,

стараясь и других себе уподобить, хотя бы те, по природе, и не были к тому

способны.

Итак, жил-был в Пизе судья, более одаренный умом, чем телесной силой,

имя которому было Риччьярдо да Кинзика; полагая, что жена его

удовольствуется той же деятельностью, какой хватало для его занятий, и

будучи очень богат, он с немалой заботой искал себе в жены красивую и

молодую девушку, тогда как ему следовало бы, если бы он мог посоветовать

себе так, как то делал другим, избегать того и другого. Это ему и удалось,

ибо мессер Лотто Гваланди отдал за него дочь, по имени Бартоломею, одну из

самых красивых и привлекательных девушек Пизы, хотя там не мало таких

вертких, как ящерицы. Введя ее с большим торжеством в свой дом и сыграв

прекрасную и великолепную свадьбу, он успел-таки в первую ночь, ради

совершения брака, тронуть ее, хотя не многого недостало, чтобы и в этот один

раз он не остался с матом; почему на другое утро ему, как человеку худому и

поджарому и не бодрому, пришлось возвращать себя к жизни красным вином,

крепительными снадобьями и другими средствами. И вот господин судья, став

лучшим ценителем своих сил, чем был ранее, принялся обучать жену календарю,

годному для ребят, учащихся грамоте, и, вероятно, когда-то сочиненному в

Равенне. Ибо, судя по тому, что он доказывал ей, не было дня, на который не

падал бы не только праздник, но и несколько, в уважение которых муж и жена

обязаны по разным причинам воздерживаться от подобных отношений; к этому он

присоединял посты, малые и великие, навечерия святых апостолов и тысячи

других святых, пятницы и субботы, день господень и весь великий пост,

известные фазы луны и много других исключений, полагая, быть может, что с

женщинами в постели подобает соблюдать такие же ферии, какие он дозволял

себе порой, ведя гражданские дела. Такого способа действия он (не без

глубокого огорчения жены, которой перепадало, быть может, раз в месяц, да и

то едва) долгое время держался, все время тщательно ее оберегая, как бы

кто-нибудь другой не научил ее распознавать рабочие дни, как он научил ее

праздничным.

Случилось в жаркую пору, что у мессера Риччьярдо явилось желание

поехать развлечься в одно свое прекрасное поместье, вблизи Монте Неро и

здесь, ради воздуха, остаться несколько дней: с собой он взял свою красавицу

жену. Пребывая здесь, он, дабы доставить ей какое-нибудь развлечение,

устроил однажды рыбную ловлю, и они на двух лодках отправились посмотреть на

нее, он с рыбаками на одной, на другой жена с другими женщинами;

удовольствие увлекло их, и, почти не замечая того, они на несколько миль

вышли в море. Пока все их внимание было обращено на это, явилась внезапно

галера Паганино да Маре, очень известного в то время корсара; увидев лодки,

он направился к ним; им нельзя было уйти так быстро, чтобы Паганино не

удалось настичь ту из них, где были женщины; увидев в ней красавицу, он, не

желая ничего другого, в виду Риччьярдо, уже находившегося на берегу, взял ее

к себе на галеру и удалился. Когда увидел это господин судья, настолько

ревнивый, что боялся даже воздуха, нечего и спрашивать, как он огорчился.

Без всякого толку жаловался он и в Пизе и в других местах на злодейство

корсаров, не зная, кто похитил у него жену и куда ее увез. Паганино же,

увидев красавицу, был доволен, и так как у него жены не было, он решил

постоянно держать ее при себе и принялся нежно утешать ее, сильно плакавшую.

Когда настала ночь, он, обронив из-за пояса календарь и утратив память о

всяких праздниках и фериях, начал утешать ее делами, ибо, казалось ему, днем

слова помогли мало: и он так ее утешил, что прежде чем они прибыли в Монако,

судья и законы вышли у ней из ума, и она стала вести с Паганино самую

веселую жизнь в свете. Привезя ее в Монако, он сверх утешений, которые

доставлял ей днем и ночью, содержал ее почетно, как свою жену.

По некотором времени, когда до сведения мессера Риччьярдо дошло, где

находится его жена, он, полагая, что никто не сумеет вполне сделать все для

того потребное, движимый страстным желанием, решился сам пойти за ней,

готовый дать за ее выкуп какое угодно количество денег. Выйдя в море, он

поехал в Монако, где ее увидел, а она его; затем вечером она рассказала о

том Паганино и объявила ему о своем намерении. На другое утро мессер

Риччьярдо увидел Паганино, познакомился с ним и в короткое время вошел с ним

в большую приязнь и дружбу, а тот притворился, будто его не знает, выжидая,

куда он поведет дело. Поэтому, когда мессеру Риччьярдо показалось, что

настала пора, он как сумел лучше и дружелюбнее открыл ему причину своего

прибытия, прося его взять, что угодно, но отдать ему жену. На это Паганино с

веселым видом отвечал: "Мессере, добро пожаловать! Отвечая вам вкратце,

скажу правда, у меня живет молодая женщина, не знаю - ваша ли жена, или кого

другого, ибо вас я не знаю, да и ее лишь настолько, насколько она некоторое

время жила со мною. Если вы ей муж, как вы говорите, я сведу вас к ней, так

как вы кажетесь мне любезным и почтенным человеком, и я уверен, что она

признает вас; если она скажет, что все так, как вы говорите, и захочет пойти

с вами, я готов, ради вашей любезности, чтобы вы дали мне в выкуп за нее то,

что сами пожелаете; если бы дело было не так, то вы поступили бы дурно, если

бы пожелали отнять ее у меня, ибо я человек молодой и могу, как любой иной,

иметь женщину, особенно же такую, прелестнее которой я еще не видывал".

Сказал тогда мессер Риччьярдо: "Что она мне жена, это верно, и коли ты

сведешь меня к ней, ты это увидишь она тотчас же бросится ко мне на шею;

поэтому я прошу, чтобы сделано было не иначе как ты сам сказал". - "Итак,

идем", - сказал Паганино. Таким образом, они отправились в дом Паганино;

войдя в одну залу, Паганино велел позвать ее, и она, одетая и убранная,

вышла из одного покоя в тот, где находились мессер Риччьярдо и Паганино, но

к мессеру Риччьярдо обратилась не иначе как то сделала бы с другим чужим

человеком, который явился бы к ней в дом вместе с Паганино. Как увидел то

судья, ожидавший, что она встретит его с величайшей радостью, сильно

удивился и начал размышлять сам с собою: "Может быть, печаль и долгая

скорбь, испытанные мною после того, как я потерял ее, так изменили меня, что

она меня не признает". Потому он сказал ей: "Дорого же мне стало, жена, что

я повез тебя на рыбную ловлю, ибо никто не ощущал печали, подобной той,

которую испытал я, потеряв тебя, а ты, кажется, и не узнаешь меня, так чужо

говоришь ты со мною. Разве ты не видишь, я твой мессер Риччьярдо, прибывший

сюда, чтобы уплатить, что пожелает этот достойный человек, в доме которого

мы находимся, дабы снова добыть и увезти тебя? А он, по своей милости,

отдает тебя за то, что я пожелаю уплатить". Обратившись к нему, дама

сказала, слегка улыбаясь: "Мессере, вы это мне говорите? Смотрите, не

приняли ли вы меня за другую, ибо, что касается до меня, я не помню, чтобы

видела вас когда-либо". Сказал мессер Риччьярдо: "Подумай, что ты говоришь,

посмотри на меня хорошенько, коли захочешь порядком припомнить - увидишь,

что я в самом деле твой Риччьярдо да Кинзика". Дама сказала: "Мессере,

извините меня, может быть мне и не так прилично, как вы полагаете, долго

смотреть на вас, тем не менее я на вас достаточно насмотрелась, чтобы

убедиться, что никогда вас доселе не видела". Мессеру Риччьярдо

вообразилось, что делает она это из страха перед Паганино, не желая в его

присутствии признаться, что знает его; поэтому, по некотором времени, он

попросил Паганино дозволить ему наедине поговорить с нею в комнате. Паганино

согласился, с тем только, чтобы он не целовал ее против ее желания, а даме

приказал пойти с ним в комнату, пусть выслушает, что он желает ей сказать, и

ответит, как ей будет угодно. Так дама и мессер Риччьярдо одни отправились в

комнату, и когда уселись, мессер Риччьярдо начал говорить: "Сердце ты мое,

душенька ты моя, надежда моя, неужели не узнаешь ты своего Риччьярдо,

который любит тебя более себя самого? Как это возможно? Разве я так

изменился? Посмотри ты на меня немножко, глазок ты мой милый!" Жена

принялась смеяться и, не дав ему говорить далее, сказала: "Вы хорошо