Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

своею сетью много рыбы, так они, завернувшись в широчайшие складки, тщатся

запутать в них побольше святош, вдов и других недалеких женщин и мужчин; и

об этом они более заботятся, чем о других занятиях. Потому - дабы еще ближе

подойти к истине - у них не монашеские рясы, а только цвет ряс. Тогда как

древние монахи желали спасения людей, нынешние ищут женщин и богатств; и все

свое старание они положили и полагают на то, чтобы криками и изображением

страхов пугать дураков и доказывать им, что грехи искупаются милостынями и

обеднями, для того чтобы им, ставшим монахами по низости духа, не по

набожности, и дабы не нести труда, кто приносил хлеба, кто посылал вина, кто

поминки за души их усопших. Действительно, справедливо, что милостыня и

молитва искупают грехи; но если бы те, что творят милостыню, видели, кому

они ее творят, или знали их, они скорее сберегли бы ее себе или бросили

свиньям. И так как они знают, что чем менее обладателей большого состояния,

тем им живется лучше, каждый из них старается криками и страхами отстранить

другого от того, чем хотел бы обладать один. Они нападают на мужчин,

предающихся сладострастию, для того, чтобы те, на которых они нападают, от

него отстали, а нападавшим остались бы женщины; они осуждают лихву и

незаконные барыши с тем, чтобы им поручили взыскать их, а они могли бы

сделать себе более широкие рясы, приобресть епископство и другие выгодные

прелатуры на те самые средства, которые, как они объявляли, должны вести к

гибели их обладателей. И когда их порицают за эти дела, как и за многие

другие грязные, они отвечают: "Поступайте так, как мы говорим, а не так, как

делаем", ибо полагают, что это достаточное облегчение всякой духовной

тяжести, как будто овцам легче быть непреклонными и твердыми, как железо,

чем пастырям. А сколько есть людей, которым они дают подобный ответ и

которые не понимают его в том смысле, какой они ему придают, про то знает

большая их часть. Нынешние монахи желают, чтобы вы делали то, что они

говорят, то есть чтобы вы наполняли их кошельки деньгами, поверяли им свои

тайны, сохраняли целомудрие, были бы терпеливы, прощали обиды, остерегались

злословия; все это очень хорошие вещи, честные, святые; но для чего они

говорят вам о всем этом? Для того, чтобы они сами могли делать, чего не

могли бы, если бы то стали делать миряне. Кто не знает, что без денег их

тунеядство не могло бы продолжаться? Если ты тратишь свои деньги на свое

удовольствие, монах не может тогда бездельничать в ордене; если ты станешь

ухаживать за женщинами, монахам не будет места; если ты нетерпелив и не

прощаешь обиды, монах не осмелится явиться в твой дом, чтобы осквернить твою

семью. Но зачем мне останавливаться на всем? Они сами обвиняют себя каждый

раз, когда перед лицом людей понимающих приводят то оправдание. Почему не

остаются они у себя дома, если полагают, что не могут быть ни святыми, ни

воздержными? А если они уже хотят посвятить себя на то, почему не следуют

другому святому слову евангелия. Христос начал творить и поучать? Пусть же и

они сперва делают, а уже затем поучают других. Я видел на моем веку тысячи

ухаживателей, любителей, посетителей не только светских женщин, но и

монахинь; и это были из тех, которые громче всех кричали с амвонов. Не за

этими ли, так творящими, последуем мы? Кто так делает, на то его добрая

воля, но бог знает, делает ли он благоразумно. Но положим, справедливо то,

что сказал вам накричавший на вас монах, а именно, что нарушение

супружеского долга - тяжкий грех, но разве не более тяжкое преступление

обокрасть человека? Разве еще не большее убить его или изгнать на скитание

по свету? Каждый согласится с этим. Что женщина сближается с мужчиной это -

естественный грех, но обокрасть и убить его или изгнать - это происходит от

злорадства. Что вы обокрали Тедальдо, отняв от него самое себя, ставшую его

собственностью с вашего добровольного согласия, это я уже доказал вам выше;

затем я утверждаю, что, насколько это зависело от вас, вы убили его, потому

что не ваша была вина, если он, видя, что вы оказываетесь все более к нему

жестокой, не наложил на себя рук, а закон говорит, что тот, кто был причиной

совершенного зла, повинен тому же, что и тот, кто совершил его. А что вы

были причиной его изгнания и скитания по свету в течение семи лет, этого

нельзя отрицать. Таким образом, вы совершили гораздо больший грех каждым из

трех вышеназванных действий, чем какой совершили, находясь с ним в близких

отношениях. Но посмотрим: быть может, Тедальдо заслужил все это? Поистине

нет; вы сами уже признали это, не говоря о том, что, сколько я знаю, он

любит вас больше самого себя. Никого он так не уважал, так не восхвалял и не

превозносил над всеми женщинами, как вас, когда был в таком месте, где он

пристойно и не возбуждая подозрения говорил о вас. Все его благо, вся его

честь, вся его свобода, все было предоставлено им в ваши руки. Разве он не

юноша хорошего рода? Не красив был между другими своими согражданами? Не

доблестен во всем, что прилично молодым людям? Разве его все не любили, - не

дорожили им и не желали его видеть? И на это вы не скажете: нет. Итак, каким

же образом по одному слову дурака монаха, глупого и завистливого, вы могли

принять против него какое бы то ни было жестокое решение? Я не понимаю

заблуждения женщин, пренебрегающих мужчинами и мало их ценящих, тогда как,

сознавая, что такое они сами и каково благородство, дарованное богом мужчине

превыше всякого другого животного, они должны бы гордиться, когда любимы

кем-нибудь, и высоко ценить его и употреблять все усилия, чтобы угодить ему,

дабы он никогда не перестал их любить. Что вы это сделали, побуждаемая

словами монаха, который, наверное, должен быть каким-нибудь прихлебателем и

охотником до пирогов - вы знаете; может быть, он сам желал стать на место, с

которого старался прогнать другого. Вот это и есть тот грех, который

божественная справедливость, праведно уравновешивающая свои действия с

последствиями, не пожелала оставить безнаказанным; и как вы старались без

всякого повода отнять себя у Тедальдо, так ваш муж без справедливого повода

был и еще находится в опасности ради Тедальдо, а вы в печали. Если вы хотите

от нее избавиться, вот что следует пообещать и тем более сделать: если

когда-нибудь случится, что Тедальдо вернется сюда из своего долгого

изгнания, вы должны возвратить ему вашу милость, вашу любовь, вашу

благосклонность и близость и восстановить его в то положение, в каком он

был, прежде чем вы неразумно поверили сумасбродному монаху".

Паломник окончил свою речь, когда дама, слушавшая его внимательно, ибо

его доводы казались ей весьма справедливыми и она была уверена, что, как он

говорил, она взыскана печалью именно за тот грех, сказала: "Друг божий, я

признаю совершенно справедливым все, о чем вы говорили, и благодаря главным

образом вашим указаниям узнала, что такое монахи, которых до того считала за

святых; без всякого сомнения я признаю, что, действуя таким образом с

Тедальдо, я совершила большой проступок, и если бы можно, я бы охотно

искупила его тем способом, каким вы говорите; но как это может статься?

Тедальдо никогда не вернется сюда: он умер; итак, чего нельзя сделать, того,

не знаю, зачем вам и обещать". На это паломник сказал: "Мадонна, Тедальдо

вовсе не умер, как открыл мне господь, а жив и здоров, и ему было бы хорошо,

если б он пользовался вашей милостью". Дама сказала тогда: "Послушайте, что

вы говорите? Я видела его перед моими дверями пронзенного несколькими

ударами ножа, держала его в этих объятиях, пролила на его мертвое лицо много

слез, которые, быть может, и были причиной того, что об этом сказано было

нечто, о чем потом говорили, злословя". Паломник тогда ответил: "Мадонна,

что бы вы ни говорили, я вас уверяю, что Тедальдо жив, и, если вы намерены

пообещать и исполнить сказанное, я надеюсь, вы его скоро увидите". Дама

сказала тогда: "Я сделаю это, и сделаю охотно, и ничего не может случиться,

чтобы доставило мне такую радость, как увидеть моего мужа свободным и без

ущерба, а Тедальдо живым". Тогда Тедальдо показалось, что пора ему открыться

и утешить даму более положительной надеждой насчет ее мужа, и он сказал:

"Мадонна, дабы успокоить вас насчет вашего мужа, мне надо открыть вам одну

тайну, которую вы сохраните так, чтобы во всю вашу жизнь не обнаружить ее

никогда". Они были одни в отдаленном месте дома, ибо дама возымела полное

доверие к святости, которою, казалось ей, исполнен был паломник; потому

Тедальдо, вынув перстень, старательно сохраняемый им и подаренный ему дамой

в последнюю ночь, проведенную с ней, показал ей его и спросил: "Мадонна,

узнаете ли вы это?" Как увидела его дама, признала и сказала: "Да, мессере,

я подарила его когда-то Тедальдо". Тогда паломник встал, быстро сбросил с

себя паломническую одежду, а с головы шляпу, и, заговоря по-флорентински,

сказал: "А меня узнаете ли вы?" Когда дама увидела его, узнав, что то был

Тедальдо, совсем остолбенела, так испугавшись его, как пугаются мертвых,

когда их видят ходящими как живые; поэтому она не пошла ему навстречу, как к

Тедальдо, явившемуся из Кипра, а готова была убежать в испуге, как от

Тедальдо, вернувшегося сюда из могилы. Но Тедальдо сказал ей: "Мадонна, не

бойтесь, я - ваш Тедальдо, живой и здоровый, я никогда не умирал и не был

убит, что бы ни думали вы и мои братья". Немного ободренная и узнавшая его

голос дама, всмотревшись в него несколько и уверившись, что действительно

это был Тедальдо, бросилась к нему со слезами на шею, поцеловала его и

сказала: "Мой милый Тедальдо, добро пожаловать". Тедальдо, обняв ее и

поцеловав, сказал: "Мадонна, теперь не время для более близкой встречи; я

хочу пойти устроить, чтобы Альдобрандино был возвращен вам здравым и

невредимым, и надеюсь, что до завтрашнего вечера вы услышите вести, которые

будут вам по сердцу; если же, как я думаю, вести об его освобождении будут у

меня хорошие, я хочу сегодня же ночью прийти к вам и рассказать их вам с

большим удобством, чем мог бы сделать теперь".

Надев снова свое паломническое платье и шляпу, поцеловав в другой раз

даму и утешив ее доброй надеждой, он расстался с нею и направился туда, где

Альдобрандино обретался в заключении, более отдаваясь мыслями страху

предстоящей смерти, чем надежде будущего освобождения. Как бы в качестве

утешителя, Тедальдо вошел к нему с согласия тюремщиков и, сев возле него,

сказал ему: "Альдобрандино, я один из твоих друзей, посланный тебе для

твоего спасения богом, сжалившимся над тобой за твою невинность; поэтому

если ты из почитания к нему пожелаешь даровать мне небольшую милость, о

которой я попрошу тебя, то без сомнения, прежде чем завтра наступит вечер,

ты вместо ожидаемого тобою смертного приговора услышишь о своем оправдании".

На это Альдобрандино отвечал: "Почтенный человек, так как ты стараешься о

моем спасении, хотя я и не знаю тебя и не помню, чтобы видел тебя

когда-либо, ты, должно быть, мне друг, как ты это говоришь. И, поистине,

проступка, за который, говорят, я должен быть приговорен к смерти, я никогда

не совершал, много других совершал я прежде, они-то, быть может, и привели

меня к этому концу. Но говорю тебе перед богом, если он теперь смиловался

надо мной, я не только обещаю, но охотно сделаю и большее, не то что малое;

поэтому, проси, что тебе угодно, ибо, если случится, что я освобожусь, я

непременно и верно все исполню". Тогда паломник сказал: "Я не желаю ничего

другого, как только, чтобы ты простил четырем братьям Тедальдо за то, что

они довели тебя до этого положения, предположив, что ты виновен в смерти их

брата, и чтобы ты принял их как братьев и друзей, если они попросят у тебя

за это прощения". На это Альдобрандино отвечал: "Никто не знает, сколь

сладостна месть и с какой горячностью ее желают, кроме того, кто получил

оскорбление; тем не менее, лишь бы господь озаботился моим спасением, я