Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

Джьянни велел куме Джеммате раздеться и стать на четвереньки, как стоят

кобылы, научая и ее не говорить ни слова, что бы ни случилось; затем,

принявшись щупать ей лицо и голову, стал причитать: "Да станет это красивой

лошадиной головой"; затем, поведя по волосам, сказал: "Да будет это красивой

конской гривой", и дотронувшись до рук: "Да станут они красивыми конскими

ногами и копытами". Затем, когда он пощупал ее груди и нашел их твердыми и

полными и когда проснулся и встал некто незваный, он сказал: "Пусть будет

это красивой конской грудью"; то же самое проговорил он по отношению к

спине, животу, заду, бедрам и ногам. Наконец, когда ничего более не

оставалось сделать, кроме хвоста, он, приподняв рубашку и взяв кол для

рассады, которым он садил людей, быстро ввел его в устроенную для того щель

и сказал: "А это пусть будет хорошим конским хвостом".

Кум Пьетро, до тех пор внимательно за всем наблюдавший, увидев это

последнее дело, показавшееся ему неладным, сказал:

"Эй, дон Джьянни, мне не надо там хвоста, не надо хвоста!" - "Увы, кум

Пьетро, что ты наделал? - говорит дон Джьянни. - Разве не велел я тебе не

молвить ни слова, что бы ты ни видел? Уже кобыла была почти готова, но ты,

заговорив, испортил все, а теперь нет возможности сделать это наново". Кум

Пьетро говорит: "Ладно, мне этот хвост был там ненадобен; зачем не сказал ты

мне: сделай это сам? К тому же и приставлял ты его слишком низко". Дон

Джьянни ответил: "Потому, что на первый раз ты не сумел бы этого сделать,

как я".

Когда молодая женщина услышала эти слова, она встала и совершенно

чистосердечно сказала мужу: "Дурак ты этакий, зачем испортил ты свое и мое

дело! Где же ты видал кобылу без хвоста? Помоги, господи! Ты вот беден, а

было бы хорошо, если бы стал еще беднее". И так как, вследствие слов,

сказанных кумом Пьетро, не было более средств обратить молодую женщину в

кобылу, она, сетуя и печалясь, снова оделась, а кум Пьетро отправился, по

обыкновению, со своим ослом, за своим старым ремеслом и вместе с дон Джьянни

поехал на ярмарку в Битонто, но никогда более не просил у него подобной

услуги.

Как хохотали над этой новеллой, которую дамы поняли более, чем того

желал Дионео, пусть представит себе та, которая над ней еще посмеется. Когда

кончились рассказы, солнечный жар ослабел, а королева увидела, что настал

конец ее правления, она поднялась и, сняв с себя венок и возложив его на

голову Памфило, которому одному еще не доставалось этой чести, сказала ему с

улыбкой: "Мой повелитель, на тебе, как на последнем, большая тягота -

исправить мои недостатки и недостатки других, занимавших должность,

доставшуюся теперь тебе; да удостоит тебя господь своей милостью, как

удостоил меня поставить тебя королем". Памфило, весело приняв почести,

ответил: "Ваша доблесть и доблесть других моих подданных совершит то, что,

подобно другим, и я удостоюсь похвалы". Устроив с сенешалем по примеру своих

предшественников все нужное, он обратился к ожидавшим дамам и сказал:

"Любезные дамы, рассудительность Емилии, бывшей сегодня нашей королевой,

предоставила вам, дабы дать некий роздых вашим силам, рассуждать о чем вам

угодно; потому я полагаю, что вам, отдохнувшим, хорошо будет вернуться к

обычному порядку, вследствие чего я желаю, чтобы каждая из вас приготовилась

говорить завтра о следующем о тех, которые совершили нечто щедрое или

великодушное в делах любви, либо в иных. Беседуя о них и совершая их, вы,

несомненно, воспылаете духом, уже к тому благорасположенным, к доблестным

поступкам, и наша жизнь, которая в смертном теле может быть лишь

кратковременной, продлится в славной молве о нас, а этого должен не только

желать, но всеми силами добиваться и оправдывать делом всякий, кто не служит

лишь своей утробе, как то делают звери".

Задача понравилась веселому обществу, которое, встав с разрешения

нового короля, предалось заведенным удовольствиям, причем каждый отдался

тому, к чему наиболее влекло его желание. Так пробыли они до часа ужина;

когда они весело собрались к нему и их угостили, прислуживая им тщательно и

в порядке, все поднялись по окончании ужина для обычной пляски, спели тысячу

канцон, более потешных по содержанию, чем искусных по пению, после чего

король приказал Неифиле спеть и свою канцону. Звонким, веселым голосом, не

замешкавшись, она прелестно запела:

Я молода, душа веселости полна,

Пою с проснувшейся весною;

Любовь и сладкие мечты тому вина.

В зеленые луга я ухожу гулять,

Любуясь желтыми и алыми цветами,

И белой лилией, и розою с шипами,

И сколько бы мне их ни повстречать, -

Я все лицу того спешу уподоблять,

Кто полюбив меня навек владеет мною,

Чьи удовольствия - отрада мне одна.

Когда среди цветов других

Особенно с ним схожий отыщу я, -

Тотчас сорву его, любуясь им, целуя,

Ведя беседу с ним открыв тайник моих

Желаний, чувств и дум во всем богатстве их.

Нить из волос своих сплету - и с остальною

Гирляндою его соединит она.

И наслажденье то, которое дает

Действительный цветок глазам, - я почерпаю

В его подобии, как будто созерцаю

И вправду я того, кто чудной страстью жжет

Все существо мое. Какую сладость льет

Мне аромат его, - то речью никакою

Не выразить: она во вздохах лишь ясна.

Но те, что из груди уносятся моей,

Не мрачны, тяжелы, как у другой влюбленной,

Нет, - жарки, нежности полны неомраченной,

К нему, любимому, летят стрелы быстрей.

И он, откликнувшись на них душою всей,

В тот самый миг несет усладу мне собою,

Как крикну я: "Приди, иль жизнь мне не нужна!"

И король и все дамы очень похвалили канцонетту Неифилы, по окончании

которой, когда оказалось, что уже миновала большая часть ночи, король

приказал всем пойти отдохнуть до следующего дня.

День десятый

Кончен девятый день Декамерона и начинается десятый и последний, в

котором, под председательством Памфило, беседуют о тех, которые совершили

нечто щедрое или великодушное в делах любви либо в иных.

Еще на западе рдело несколько облачков и на востоке под влиянием

солнечных лучей, которые падали на них, приближаясь, их края уже уподобились

в своем блеске золоту, когда, поднявшись, Памфило велел позвать дам и своих

товарищей. Когда все явились и он обсудил с ними, куда им пойти для своей

утехи, он тихим шагом отправился вперед в обществе Филомены и Фьямметты, а

за ним следовали все другие; беседуя промеж себя о многом, касавшемся их

жизни в будущем, спрашивая и отвечая, они долгое время гуляли, и, сделав

значительный круг, вернулись во дворец, когда солнце стало уже сильно

пригревать; здесь у прозрачного источника, кто хотел, напился, велев

сполоснуть стаканы, а затем все пошли бродить до обеденного часа в

прелестной тени сада. Когда они поели и поспали, как то делали обыкновенно,

собрались там, где угодно было королю; тут король поручил первый рассказ

Неифиле, которая весело начала таким образом.

Новелла первая

Некий рыцарь служит у испанского короля; ему кажется, что он мало

вознагражден, вследствие чего король достовернейшим опытом доказывает ему,

что это не его вина, а вина злой доли, после чего щедро его вознаграждает .

Я должна счесть за величайшую ко мне милость, достойные дамы, что

король мне первой поручил такое дело, как рассказ о великодушии; ибо, как

солнце - красота и украшение неба, так оно - блеск и светоч всякой другой

добродетели. Я скажу о нем очень хорошенькую, как мне кажется, новеллу,

припомнить которую будет, несомненно, небесполезно.

Итак, вы должны знать, что в числе других мужественных рыцарей, с

давних пор водившихся в нашем городе, был некто, может быть, наиболее

достойный, мессер Руджьери деи Фиджьованни. Богатый и сильный духом, он

увидел, приняв во внимание особенности жизни и нравов Тосканы, что, живя в

ней, он мало или и вовсе не может проявить своего мужества, и возымел

намерение отправиться на некоторое время к Альфонсу, королю Испании, слава о

доблести которого превосходила в те времена славу всякого другого

властителя. Прилично обзаведясь доспехами, конями и свитой, он отправился к

нему в Испанию и был им принят благосклонно. Пребывая здесь, живя роскошно и

совершая удивительные боевые подвиги, мессер Руджьери очень скоро прослыл за

человека мужественного.

Он уже прожил там много времени, пристально наблюдая за обычаями

короля, когда ему показалось, что король то тому, то другому раздает замки,

и города, и баронства не особенно рассудительно, ибо давал их он тем, кто

того не заслуживал; а так как ему, сознававшему, чего он стоит, ничего не

было подарено и он полагал, что от того сильно умаляется его слава, он решил

удалиться и попросил короля отпустить его. Король согласился на это и

подарил ему одного из лучших и красивейших мулов, на которых когда-либо

ездили верхом, что было дорого для мессера Руджьери ввиду долгого

предстоящего ему пути. После этого король поручил одному умному человеку из

своих приближенных, чтобы он каким-нибудь способом, какой покажется ему

лучшим, ухитрился отправиться вместе с мессером Руджьери, но так, чтобы не

подать вида, что он подослан королем; пусть запомнит все, что рыцарь станет

говорить о нем, дабы быть в состоянии пересказать ему, а на другое утро

велит ему вернуться к королю. Ближний человек, как только выглядел, что

мессер Руджьери выехал из города, очень ловко присоединился к нему, дав ему

понять, что направляется в Италию.

И вот, когда мессер Руджьери ехал на муле, подаренном ему королем,

беседуя о том и сем, сказал, когда было около третьего часа: "Я полагаю,

хорошо было бы дать испражниться этим коням". Когда они завернули в конюшню,

все кони испражнились, кроме мула. Они отправились далее, а конюший все

время прислушивался к словам рыцаря; прибыли к реке, и когда поили здесь

своих коней, мул испражнился в реку. Увидев это, мессер Руджьери сказал:

"Бог тебя убей, скотина ты этакая, ты совсем как подаривший тебя мне

хозяин". Ближний человек заметил эти слова, и хотя, путешествуя с ним целый

день, заметил себе и многие другие, ни одного более не услышал, которое не

было бы в величайшую похвалу королю; вследствие чего, когда на следующее

утро они сели на лошадей, сбираясь направиться в Тоскану, ближний человек

сообщил рыцарю приказ короля, почему мессер Руджьери тотчас же вернулся

вспять.

Когда король узнал, что он сказал по поводу мула, велел позвать его к