Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

мадонной Беритолой ее несчастия, распорядилась доставлением одежды и еды и с

величайшим в свете усилием убедила ее одеться и поесть; под конец, после

многих просьб, уговорила ее, заявившую о своем нежелании пойти куда бы то ни

было, где бы ее знали, отправиться с ними в Луниджьяну вместе с двумя

ланятами и ланью, которая между тем вернулась и, не без великого изумления

достойной дамы, стала весело ласкаться к мадонне Беритоле. И вот, когда

наступила благоприятная погода, мадонна Беритола села на корабль вместе с

Куррадо я его женой, с ними лань и двое ланят {по которым и мадонну

Беритолу, имя которой не все знали, прозвали Кавриолой, то есть Ланью); с

попутным ветром они скоро дошли да устья Магры, где, сойдя на берег,

отправились в свои замки. Здесь стала жить мадонна Беритола при жене

Куррадо, будто ее прислужница, во вдовьем наряде, честная, скромная и

послушная, питая ту же любовь к своим ланятам и заботясь об их питании.

Корсары, захватившие в Понцо корабль, на котором приехала мадонна

Беритола, не захватили ее, ибо не заметили, а со всеми другими отправились в

Геную; здесь, когда разделяли добычу между хозяевами галеры, случилось так,

что в числе прочего на долю некоего мессера Гаспаррино д'Орна досталась

мамка мадонны Беритолы и при ней двое мальчиков; тот послал ее с детьми к

себе домой, чтобы держать их в качестве слуг для домашнего обихода. Мамка,

безмерно опечаленная утратой своей госпожи и бедственным положением, в каком

видела себя и двух ребят, долго плакала; но, уразумев, что слезы ничему не

помогут и что она вместе с ними в рабстве, как женщина умная я

рассудительная, хотя и бедная, она прежде всего, как сумела, подбодрилась;

затем, обсудив положение, в каком они очутились, рассчитала, что если узнают

о звании обоих мальчиков, от того легко может последовать для них что-нибудь

нехорошее; кроме того, надеясь, что судьба когда бы то ни было переменится и

они будут в состоянии, коли доживут, вернуться в утраченное ими положение,

она решила никому не обнаруживать, кто они, пока не настают на то время, и

всем говорила, кто о той ее допрашивал, что это - ее дети. Старшего прозвали

не Джьусфреди, а Джьяннотто из Прочиды, а меньшему она не озаботилась

переменить имя и много старания приложила, чтобы объяснить Джьусфреди,

почему она изменяла его имя и в каком опасном положении он может очутиться,

если его узнают. Об этом она напоминала ему не однажды, а несколько раз и

очень часто, и тот, как разумный мальчик, отлично следовал наставлениям

мудрой мамки. Таким образом, дурно одетые, еще хуже обутые, отправлявшие

всякую низменную работу, оба мальчика, а с ними и мамка, терпеливо прожили

несколько лет в доме мессера Гаспаррино. Но у Джьяннотто, уже

шестнадцатилетнего, дух был более мужественный, чем какой приличествует

слуге; презрев низость рабского состояния, он ушел с галерами, шедшими в

Александрию, и, покинув службу у мессере Гаспаррино, ходил в разные места,

но нигде не успел пробиться. Под конец, может быть, три или четыре года

спустя по своем уходе от мессера Гаспаррино, когда он стал красивым, рослым

юношей, он услышал, что его отец, которого он считал умершим, еще жив, но в

тюрьме и в плену у короля Карла. Почти отчаявшийся в своей доле, ведя

бродячую жизнь, он добрался до Луниджьяны, где случайно попал в служение к

Куррадо Малеспина, которому прислуживал очень умело и в его удовольствие. И

хотя он изредка видел свою мать, бывшую при жене Куррадо, ни разу не признал

ее, ни она его: так время изменило их обоих сравнительно с тем, какими они

были, когда виделись в последний раз. Когда таким образом Джьяннотто был на

службе у Куррадо, случилось, что одна дочь Куррадо, по имени Спина,

оставшись вдовою по смерти Никколо да Гриньяно, вернулась в дом отца,

красивая и милая, молодая, не многим более шестнадцати лет; случайно она

загляделась на Джьяннотто, он на нее, и оба страстно влюбились друг в друга.

И любовь эта недолго оставалась бесплодной, и много месяцев прошло прежде,

чем о том кто-либо догадался. Слишком уверившись в этом, они стали вести

себя менее сдержанно, чем подобало в таких делах; однажды, когда молодая

женщина и Джьяннотто гуляли по прелестному густому лесу, они, оставив

остальное общество, прошли далее, и так как им показалось, что они далеко

других опередили, они уселись в прекрасном местечке, полном травы и цветов и

окруженном деревьями, и отдались радостям взаимной любви. И, хотя они

пробыли здесь долгое прем я, от великого наслаждения оно показалось им очень

коротким, почему они и были застигнуты сначала матерью молодой женщины,

потом Куррадо. Безмерно огорченный виденным им, он, не говоря ни слова о

причине, велел трем своим слугам схватить обоих и повести связанных в один

из своих замков, а сам, трепеща от гнева и негодования, сбирался подвергнуть

обоих постыдной смерти. Мать молодой женщины, хоть и сильно взволнованная и

считавшая дочь достойной всякого жестокого наказания за ее проступок, поняла

из некоторых слов Куррадо, что он затевает против виновных; не будучи в

состоянии вынести этого, она поспешила к разгневанному мужу и начала просить

его, чтобы он не спешил неистово предаться желанию - стать на старости

убийцей дочери и замарать руки в крови своего слуги, а нашел бы другой

способ удовлетворить своему гневу, велев, например, заключить их, дабы они

помучились и оплакали совершенный ими грех. Такие и многие иные речи держала

ему благочестивая женщина, пока он не отложил намерения умертвить их,

приказав заключить их по отдельным местам, и, при малой пище и больших

неудобствах, стеречь, пока он не примет относительно их другого решения, что

и было сделано. Какова была их жизнь в заточении, неустанных слезах и

постах, более продолжительных, чем им было желательно, каждый может себе

представить.

Когда таким образом Джьяннотто и Спина вели столь печальную жизнь и

пробыли там уже год, а Куррадо не вспоминал о них, случилось, что король

Пьетро Аррагонский, в согласии с мессером Джьяно ди Прочида, возмутил остров

Сицилию и отнял ее у короля Карла, чему Куррадо, как гибеллин, очень

обрадовался.

Когда Джьяннотто услыхал о том от одного из тех, кто его сторожил,

глубоко вздохнув, сказал: "Увы мне, бедному! прошло четырнадцать лет, как я

брожу в жалком виде по свету, ничего другого не ожидая, как этого события;

теперь, как бы затем, чтобы мне нечего было более надеяться на удачу, оно

совершилось, застав меня в тюрьме, откуда я не надеюсь выйти иначе, как

мертвым!" - "Что такое? - спросил тюремщик. - Что тебе в том, что творят

величайшие короли? Какое у тебя было дело в Сицилии?" На это Джьяннотто

сказал: "Кажется, у меня сердце разорвется, как вспомню я, чем был там мой

отец; хотя я был еще маленьким ребенком, когда бежал, но еще помню, что он

был всему господином при жизни короля Манфреда". Тюремщик продолжал: "А кто

был твой отец?" - "Моего отца, - отвечал Джьяннотто, - я могу теперь

спокойно назвать, ибо вижу себя в опасности, в какую боялся впасть, назвав

его. Его называли и еще зовут, коли он жив, Арригетто Капече, а мое имя не

Джьяннотто, а Джьусфреди; и я ничуть не сомневаюсь, что если бы я вышел

отсюда и вернулся в Сицилию, у меня было бы там высокое положение". Не

пускаясь в дальнейший разговор, сторож как только улучил время, все

рассказал Куррадо.

Как услышал это Куррадо, не показав тюремщику, что это его интересует,

отправился к мадонне Беритоле и спросил по-дружески, был ли у нее от

Арригетто сын, по имени Джьусфреди. Та отвечала в слезах, что если бы

старший из двоих сыновей, которые у нее были, находился еще в живых, имя ему

было бы такое и было бы ему двадцать два года. Услышав это, Куррадо

догадался, что это тот самый, и ему пришло на мысль, что если все так, он

может в одно и то же время учинить великое дело милосердия и снять стыд с

себя и дочери, выдав ее за того юношу. Потому, тайно приказав позвать к себе

Джьяннотто, он подробно расспросил его об его прошлой жизни. Найдя по многим

признакам, что он в самом деле Джьусфреди, сын Арригетто Капече, он сказал:

"Джьяннотто, ты знаешь, какое и сколь великое оскорбление ты нанес мне в

лице моей дочери, тогда как я обходился с тобою хорошо и по-дружески, как

следует с слугами, и ты обязан был всегда искать и содействовать моей чести

и чести моих. Многие другие предали бы тебя постыдной смерти, если б ты

учинил им то, что сделал мне; но до этого не допустило меня мое сострадание.

Теперь, когда оказывается, как ты говоришь, что ты сын родовитого человека и

родовитой женщины, я хочу положить, коли ты сам того желаешь, конец твоим

страданиям, извлечь тебя из бедствий и неволи и в одно и то же время

восстановить твою и мою честь в подобающей мере. Как ты знаешь, Спина,

которою ты овладел в любовной, хотя как тебе, так и ей, неприличной страсти,

- вдова; у нее большое, хорошее приданое; каковы ее нравы, отец и мать - ты

знаешь; о твоем настоящем положении я ничего не говорю. Потому, коли хочешь,

я согласен, чтобы она, быв непочестным образом твоей любовницей, стала

честным порядком тебе женой и чтобы ты в качестве моего сына оставался здесь

со мною и с ней, сколько тебе заблагорассудится".

Тюрьма заставила Джьяннотто исхудать телом, но ни в чем не тронула его

доблестного от рождения духа, ни полноты любви, которую он питал к своей

милой; и хотя он страстно желал того, что предлагал ему Куррадо, и видел

себя в его власти, тем не менее ни в одну сторону не удалился от того, что

подсказало ему в ответ его великодушие, и ответил: "Куррадо, ни жажда

власти, ни страсть к деньгам и никакая другая причина никогда не побуждали

меня злоумышлять, как предатель, ни против твоей жизни, ни против того, что

твое. Я любил твою дочь, люблю и буду любить всегда, ибо считаю ее достойной

своей любви; и если я сошелся с нею менее чем честным образом, как то думают

простецы, я совершил грех, всегда присущий молодости, желая устранить

который, пришлось бы уничтожить и молодость; если бы старики пожелали

вспомнить, что были юношами, и проступки других измерили собственными, а

свои чужими, то и мой грех не показался бы столь тяжким, каким считаешь его

ты и многие другие; да и совершил я его как друг, а не как недруг. Того, что

ты предлагаешь мне устроить, я всегда желал, и если бы я думал, что это мне

дозволят, давно бы о том попросил; теперь это будет мне тем милее, чем менее

было на то надежды. Если у тебя нет намерения, какое обличают твои слова, то

не питай меня ложной надеждой, вели меня вернуть в тюрьму и там удручить

меня сколько тебе угодно, ибо как я буду любить Спину, буду из-за любви к

ней всегда любить и тебя и питать к тебе уважение". Выслушав его, Куррадо

удивился, счел его за человека великодушного, его любовь искреннею, и он

стал ему тем милее. Поднявшись, он обнял и поцеловал его и, недолго мешкая,

распорядился, чтобы сюда же тайным образом привели и Спину. Она побледнела,

похудела и ослабела в тюрьме и казалась не той женщиной, какой была прежде,

да и Джьяннотто казался другим человеком; в присутствии Куррадо они, по

обоюдному согласию, заключили брачный союз по нашему обычаю. После того как

в течение нескольких дней, когда никто еще не узнал о происшедшем, он велел

доставлять им все, что им было нужно и желательно, и ему показалось, что

настало время обрадовать их матерей; позвав свою жену и Кавриолу, он так

обратился к ним: "Что сказали бы вы, мадонна, если бы я вернул вам вашего

старшего сына - мужем одной из моих дочерей?" На это Кавриола отвечала:

"Ничего иного я не могла бы вам ответить на это, как то, что если бы я могла

быть еще паче обязанной вам, чем теперь, я стала бы таковой тем более, что

вы возвратили бы мне нечто более дорогое для меня, чем я сама, и, возвратив

в том виде, как вы сказали, вернули бы мне отчасти мою утраченную надежду".

И она замолкла в слезах. Тогда Куррадо обратился к своей жене: "А тебе,

жена, во что бы показалось, если бы я дал тебе такого зятя?" На это она