Файл: Боккаччо Д. Декамерон.doc

который возбудил их к гневу: выхватив ножи, они бешено бросились друг на

друга, а так как люди, что были на корабле, не могли разнять их, то они

нанесли друг другу несколько ударов, от чего один тотчас же упал мертвым,

другой, раненный в разные части тела, остался жить. Это очень огорчило даму,

ибо она увидала себя одинокой, лишенной чьей-либо помощи и совета, и сильно

опасалась, как бы не обрушился на нее гнев родных и друзей обоих хозяев, но

просьбы раненого и скорое прибытие в Кьяренцу освободили ее от опасности

смерти. Здесь, когда она и раненый сошли на берег и она поселилась с ним в

гостинице, молва об ее великой красоте внезапно пронеслась по городу и дошла

до Морейского принца, находившегося тогда в Кьяренце, почему он и пожелал

поглядеть на нее. Увидев ее и найдя ее гораздо более красивой, чем говорила

молва, он вдруг влюбился в нее так сильно, что ни о чем другом не мог и

подумать. Услышав, каким образом она сюда прибыла, он сообразил, что может

ее добыть. Когда он изыскивал к тому средства, родные раненого, узнав о том,

не мешкая, доставили ее ему, что было принцу крайне приятно, равно как и

даме, ибо ей представилось, что она избыла большой опасности. Увидев, что,

помимо красоты, она украшена еще и царственными манерами, не будучи в

состоянии узнать иным способом, кто она, он счел ее за знатную даму, а это

удвоило его любовь к ней; окружив ее почетом, он обходился с ней не как с

любовницей, а как с собственной женой. Вследствие этого, чувствуя себя очень

хорошо сравнительно с прошлыми бедами, совсем ободрившись, она повеселела, и

так расцвела ее красота, что, кажется, ни о чем другом не говорила вся

Романия. Почему у Афинского герцога, юного, красивого и мужественного,

приятеля и родственника принца, явилось желание увидеть ее; под предлогом

посещения, как то нередко делал, он с прекрасной и почетной свитой прибыл в

Кьяренцу, где был принят с почестями и большим торжеством. Когда по

прошествии нескольких дней они заговорили о красоте той женщины, герцог

спросил, в самом ли деле она так изумительна, как говорят. На это принц

ответил: "Гораздо более, но я желаю, чтобы свидетельством тому были тебе не

мои слова, а твои глаза". Когда герцог стал торопить с этим принца, оба

отправились туда, где она находилась. Услышав об их посещении, она приняла

их очень приветливо и с веселым видом; посадив ее между собою, они не могли

насладиться беседою с нею, ибо она мало или вовсе не понимала их языка;

поэтому каждый из них смотрел на нее как на диво, особенно герцог, который

едва мог уверить себя, что это смертное создание; не замечая, что, глядя на

нее, он впивал глазами любовный яд, и думая, что, любуясь на нее, он

удовлетворял своему желанию, он роковым образом запутал себя, пламенно в нее

влюбившись. Когда он ушел от нее вместе с принцем и улучил время

поразмыслить сам с собою, он счел принца счастливейшим надо всеми, ибо столь

прекрасное создание - в его власти; после многих и разнообразных дум, когда

его горячая любовь перевесила в нем чувство чести, он решил, что бы от того

ни произошло, отнять это блаженство у принца и по возможности осчастливить

им самого себя. Решив, что ему следует поторопиться, отложив разум и

справедливость, он направил все свои мысли на козни. Однажды, по злодейскому

уговору с довереннейшим служителем принца, по имени Чуриачи, он тайно велел

снарядить к отъезду своих коней и вещи; на следующую ночь означенный Чуриачи

тихо впустил его с одним товарищем, вооруженных, в комнату принца, которого

они увидели совершенно голым, по случаю сильной жары, стоявшим, пока дама

спала, у окна, обращенного к морю, чтобы освежиться ветерком, веявшим с той

стороны. Вследствие этого, научив наперед своего товарища, что ему делать,

герцог тихо прошел по комнате до окна и, ударив принца ножом в бок, так что

пронзил его насквозь, быстро схватил его и выбросил наружу. Дворец стоял над

морем и был очень высок, а окно, у которого тогда находился принц, выходило

на несколько домов, разрушенных напором моря; туда ходили редко или никогда,

почему и случилось, как то предвидел герцог, что падение тела принца не было

никем услышано, да и не могло быть. Увидев, что дело сделано, спутник

герцога, схватив веревку, им для того принесенную, и, сделав вид, что хочет

обласкать Чуриачи, быстро накинул ее ему на шею и так затянул, что тот не

мог произвести шума; когда подоспел герцог, они его задушили и бросили туда

же, куда кинули и принца. Совершив это и воочию убедившись, что их не

слышали ни дама и никто другой, герцог взял в руки свечу и, поднеся ее к

постели, тихонько раскрыл крепко спавшую даму; осмотрев ее всю, он много

любовался ею, и если она понравилась ему одетая, то обнаженной несравненно

более того. Потому, воспламенившись горячим вожделением и не смущаясь

недавно совершенным преступлением, он с окровавленными еще руками лег возле

нее и познал ее сонную, полагавшую, что то принц. Пробыв с нею некоторое

время с величайшим наслаждением, он встал и, кликнув нескольких своих

соучастников, велел взять даму так, чтобы не произошло шума; вынеся ее

потаенной дверью, которой сам вошел, и посадив на коня, он, насколько мог

тише, пустился в путь и вернулся в Афины. Но так как он был женат, то и

устроил даму, опечаленную, как никто другой, не в Афинах, а в одном

прекрасном своем поместье, которое было неподалеку за городом у моря; здесь

он держал ее в тайне, распорядившись, чтобы ей прислуживали подобающим

образом. На другой день придворные принца ждали до девятого часа, чтобы он

поднялся; ничего не слыша, они отворили двери, лишь припертые, и, не найдя

никого, предположили, что принц уехал куда-нибудь тайком, чтобы провести

несколько дней в свое удовольствие с тою красавицей, и более о том не

заботились. Так было дело, когда на другой день один юродивый, войдя в

развалины, где лежали тела Чуриачи и принца, вытащил на веревке тело Чуриачи

и поволок его за собой. Многие признали его не без малого изумления и,

ласками побудив юродивого повести себя туда, откуда он вытащил тело, нашли

там, к общей печали горожан, и тело принца, которое похоронили почетным

образом, принявшись искать виновников столь великого преступления и видя,

что Афинского герцога нет и он уехал тайно, рассудили, как то и было на

самом деле, что совершил это он и что он же увез и даму. Потому, тотчас же

поставив принцем брата убитого, они со всяким тщанием стали возбуждать его к

мщению; уверившись по многим другим обстоятельствам, что дело было так, как

они себе представляли, он, попросив помощи у друзей и родственников и

подданных из разных местностей, вскоре собрал прекрасное, большое и сильное

войско и пошел войной на Афинского герцога.

Услышав о том, герцог также собрал все свои силы на свою защиту, и ему

на помощь пришло много синьоров, в числе которых были посланные

константинопольским императором его сын Константин и племянник Мануил, с

прекрасным и большим войском, которых герцог принял почетно, тем более

герцогиня, ибо она приходилась им сродни. Когда со дня на день дело

близилось к войне, герцогиня, улучив время, призвала их обоих в свою комнату

и здесь, среди многих слез и речей, рассказала им всю историю, объяснив

причины войны и указав на оскорбление, нанесенное ей герцогом в лице той

женщины, которую он, как ей казалось, держит в тайне от всех, сильно на то

жалуясь, она просила их, к чести герцога и ее утешению, доставить ей, какое

могут лучше, удовлетворение. Молодые люди уже знали, как было дело, и

потому, далее не расспрашивая, утешили герцогиню, как сумели, исполнив ее

доброй надежды; узнав от нее, где находится та дама, они удалились, но,

наслышавшись много раз, что ее хвалят за ее изумительную красоту, пожелали

увидеть ее и попросили герцога показать ее им. Тот, забыв, что случилось с

принцем вследствие того, что он показал ее ему, обещал это устроить и, велев

приготовить великолепный обед в прелестнейшем саду, находившемся в том

месте, где жила дама, повел их с немногими другими гостями на следующий день

к ней обедать. Сидя рядом с нею, Константин принялся разглядывать ее, полный

удивления, утверждая про себя, что такой красоты он никогда не видывал и что

действительно можно извинить герцога, да и всякого другого, если из-за

обладания такой красою он совершил предательство или другое бесчестное дело;

когда он взглянул на нее раз и другой, всякий раз более расхваливая ее, с

ним приключилось не иное, как то, что было и с герцогом. Вследствие этого,

удалившись от нее влюбленным, он отложил всякую мысль о войне и стал думать,

как бы отнять ее у герцога, отлично скрывая от всех свою любовь. Пока он

горел этим пламенем, настало время выступить против принца, уже

приближавшегося к владениям герцога, почему и герцог, и Константин, и все

другие, по условленному порядку, вышли из Афин и отправились защищать

границы, дабы принц не мог двинуться далее. Они стояли там несколько дней,

когда Константин, у которого в уме и помыслах постоянно была та дама,

сообразив, что теперь, когда герцог не при ней, ему очень легко будет

добиться своего желания, представился сильно занемогшим, дабы иметь повод

вернуться в Афины; потому, с соизволения герцога, передав свою власть

Мануилу, он вернулся в Афины к сестре. Здесь по прошествии нескольких дней,

наведя ее на разговор об оскорблении, которое, по его мнению, наносит ей

герцог, содержа ту даму, он сказал ей, что, коли она пожелает, он окажет ей

хорошую помощь, похитив ее из ее местопребывания и увезя. Герцогиня,

полагавшая, что он делает это из любви к ней, а не к той женщине, сказала,

что будет очень довольна, если только все устроится так, что герцог никогда

не узнает об ее на то соизволении, это Константин обещал ей наверное.

Поэтому герцогиня дала свое согласие поступить, как ему заблагорассудится.

Велев тайно снарядить легкую лодку, Константин однажды вечером послал ее

поблизости сада, где жила дама, наставив своих людей, что были в лодке, что

им следовало делать; затем вместе с другими он отправился ко дворцу, где

находилась дама. Здесь он радостно был принят теми, кто был в ее услужении,

и ею самой; с ними и в сопровождении своих слуг и спутников Константина она

пошла, по его желанию, в сад. Как бы под предлогом поговорить с нею от лица

герцога, он один направился с нею к двери, выходившей на море и уже отпертой

одним из его товарищей; подозвав лодку условленным знаком, он велел быстро

схватить даму, посадить ее в лодку, а сам, обратившись к ее слугам, сказал:

"Пусть никто из вас не трогается и не говорит ни слова, коли не хочет

умереть, ибо я желаю не похитить у герцога его любовницу, а устранить стыд,

учиняемый ею моей сестре". На это никто не осмелился ответить; потому, сев с

своими в лодку и приблизившись к плакавшей даме, он приказал ударить в весла

и отплыть. Гребцы не гребли, а летели и на рассвете следующего дня прибыли в

Эгину. Здесь, сойдя на берег и отдыхая, Константин утешался с дамой,

оплакивавшей свою роковую красоту; затем снова сев в лодку, они через

несколько дней прибыли в Хиос, где из страха отцовских укоров и дабы у него

не отняли похищенной женщины, Константин решился остановиться, как в

безопасном месте. Несколько дней дама оплакивала свое несчастье, но затем,

утешенная Константином, она, по примеру прошлого, начала находить

удовольствие в том, что уготовляла ей судьба.

Когда все это так происходило, Осбек, бывший тогда королем турков и

постоянно воевавший с императором, случайно прибыл в ту пору в Смирну и,

услышав, что Константин ведет на Хиосе сладострастную жизнь с одной

похищенной им женщиной, не принимая при том никаких предосторожностей,

отправившись туда однажды ночью на нескольких легко вооруженных суднах и

тихо войдя с своими людьми в город, многих захватил в постелях, прежде чем

они спохватились, что явились враги; других, которые, очнувшись, взялись за